Как понять Хорхе Луиса Борхеса. Он перевернул смыслы литературы и реальности, предсказал интернет, сделал чтение культом

Быть одновременно и легендой, и изгоем. Так бывает? Так бывает. Это история о человеке, который:

● Прославился в стране, с которой прожил в отношениях взаимной прохлады.
● Доказал, что читать других и писать самому − это одинаково значительно.
● Показывал: вымышленные миры не менее реальны, чем тот, в котором живем мы.
● Обожал природу игр, но не любил главную игру − за правила и зловещую природу фанатизма.
● Не писал рассказов длиннее 10-15 страниц, не получил нобелевку − но стал классиком и мировой звездой литературы.

Это история о человеке, чьи произведения стоят на полках любого книжного. Но который для многих до сих пор непонятен.

Борхес – великий читатель. Тексты − сила, важнее мнения других и жизни вокруг

Лучшая и самая понятная характеристика для описания Борхеса – книжный червь. Если вы представите самого стереотипного читателя-энтузиаста, то не ошибетесь – Борхес такой. Пыль древних изданий была для него приятнее морского воздуха приключений, а целый день за книгой – лучшим отдыхом от писательства. Противоположность авторам-бунтарям вроде Джека Лондона или Хэмингуэя – писатель-буквоед, для которого воображение и литературные фантазии других всегда значили больше, чем мир за окном.

Хемингуэй как пик мужества. Он воевал, боксировал, хвастался и писал по одному правилу: счастье жизни − борьба

Страсть к чтению передалась Борхесу от отца-юриста, библиотека которого с четырех лет заменила ему игровую комнату, и от бабушки Фанни по отцовской линии – англичанки, вышедшей замуж за аргентинского полковника Франциско Борхеса в середине XIX века. Старушка Фанни стала для Борхеса главным учителем: его одинаково завораживали рассказы о ее безумном прошлом и знакомство с английскими классиками, которых она читала вслух.

Пару десятилетий спустя на лекции Борхеса в небольших городах приходило так мало народу, что организаторы специально зазывали случайных прохожих. Неудивительно: он говорил не о популярных латиноамериканских авторах, а о Стивенсоне, Честертоне и Уайльде.

Общество не видело Борхеса национальным писателем, потому что он не прославлял ни историю Аргентины, ни менталитет ее жителей. Вместо этого − ирландские офицеры, древние египтяне, вавилоняне и сектанты из древних безымянных стран. Сам Борхес мало волновался, что критики-соотечественники считают его чуть ли не предателем: литература была для него истиной, смыслом жизни и религией. А еще бесчисленной совокупностью реальных и вымышленных миров.

Ограничиваться патриотичными заметками о сиюминутных проблемах нет смысла. Борхес ценил любое событие в истории человечества, даже если оно произошло тысячу лет назад за тысячу километров от него.

В библиотеке или за пишущей машинкой он был мальчиком в волшебном магазине игрушек, где можно не только выбрать самую крутую и дорогую, но и создать свою, даже совсем невообразимую. Борхес ни за что не согласился бы мыслить по-другому – его не соблазняли ни карьерные перспективы, ни больший заработок.

Другой аргентинский писатель Рикардо Пилья рассказывал: однажды Русский культурный центр позвал Борхеса для лекции про Достоевского. Он согласился. Но когда пришел, вдруг заявил: Достоевского любит не очень, поэтому сейчас будет лекция про Данте Алигьери.

«До того как я написал первую строчку, уже понимал в каком-то мистическом и совершенно определенном смысле, что литература – моя судьба, – говорил Борхес. – Однако сначала я не предполагал, что мне уготована судьба не только читателя, но и писателя. Я не думаю, что одно может быть важнее другого».

Своим творчеством он разрушил стереотип, что автор должен беспокоиться о мнении других – в том числе читателей. Любое произведение можно проинтерпретировать тысячей разных способов: то есть писатель и читатель обладают в этом деле абсолютной свободой. «Абсурдно предполагать, что писатель станет работать лучше, если будет думать о тех, кто прочитает его произведения».

Так оценил влияние Борхеса современный аргентинский писатель Карлос Гамерро:

«Возможно, он не величайший писатель XX века, но точно величайший читатель. Он дал новую жизнь западной и восточной традиции благодаря чтению и переосмыслению классики – от Гомера и англосаксов до наших дней. Он оживил их в текстах, которые читаются так, будто написаны вчера. Борхес не был мистиком, но ни один мистик не умел разглядеть мир в крупинке песка так, как Борхес».

Важнейшие образы для понимания Борхеса – библиотека и лабиринт. Еще − целая реальность, которая умещается в одной точке пространства

Всю жизнь Борхеса восхищали книги и головоломки.

Первые привлекали безграничностью смыслов. Например, за рассказ «Вавилонская библиотека» его иногда называют пророком интернета. Там он предложил образ бесконечной библиотеки, заполненной всеми возможными текстовыми вариациями. Как полная бессмыслица, так и признанный шедевр. Одна и та же книга встретится в миллионе вариаций – с опечаткой в одном слове, без какого-то предложения или абзаца. Некоторые сходят из-за библиотеки с ума, другие объявляют крестовый поход против книг и сжигают их. Этим образом Борхес одновременно показал силу литературы и ограниченность человека, который не исчерпает все богатство смыслов, даже если будет читать по сотне книг в день всю жизнь.

Борхес обожал списки и периодизации, хотя составлял их по-своему. Иногда он посвящал целые рассказы библиографии вымышленных писателей, произведения которых читатели затем спрашивали в книжных.

В рассказе «Пьер Менар, автор «Дон Кихота» один из таких придуманных писателей хочет наизусть воспроизвести культовый роман Сервантеса. Но не просто переписать – создать такой текст от своего имени, сохранив свое Я. Как если бы современный писатель стилизовал сюжет произведения под Испанию XVII века.

Главный герой «Фунес, чудо памяти» после несчастного случая обретает сверхспособность – помнит до мельчайших подробностей любое ощущение, каждую мелочь и чувство, которые когда-либо переживал.

Борхес воспевает бесконечность литературы и нашей реальности. При желании мы могли бы потратить всю жизнь на реконструкцию событий и деталей одного дня или одной книги. Он предполагал, что в одной точке пространства сокрыта целая вселенная, а стихотворение из одной строки потрясет не слабее религиозного экстаза.

Когда в рассказе «Зеркало и маска» поэт читает такое произведение королю, человеческий разум оказывается не в состоянии вынести богатство смыслов: один из персонажей убивает себя, другой отказывается от власти и становится нищим. Мы не примем и не уместим все то, что мир нам предлагает. Неудивительно, что 19-летний Фунес, который ничего не забывает, кажется «бронзовым изваянием, более древним, чем Египет, пророки и пирамиды».

Все, что мы видим, в любой момент рассматривается и понимается под другим углом. Борхес, несмотря на страсть к истории и классике, легко считается постмодернистом за то, как каждым словом он протестует против однозначности: в его произведениях обычные предметы вдруг меняют облик, а каждое событие подразумевает как само себя, так и свое отрицание.

«Книга песка» – это книга без конца и начала, содержание которой меняется каждый раз, когда ее открываешь. В «Синих тиграх» проклятием становится горстка камней, которая непостижимым образом становится чуть больше каждый раз, когда их бросаешь. Такое жутко даже представить – какая-то обычная, простая, скучная и повседневная вещь вдруг предстает в совсем другом свете.

Самый известный рассказ Борхеса на тему множащихся и меняющихся смыслов – «Сад расходящихся тропок». Формально это детектив о немецком шпионе времен Первой мировой, который пытается вовремя передать сообщение о местонахождении британских войск. Но главный в истории − вымышленный роман, который предвосхитил интерактивные видеоигры: в нем нет единого сюжета, а все линии переплетаются между собой в зависимости от разных решений героя.

В одной главе персонаж умирает, в другой – снова жив. Мы восхищались Detroit: Become Human в 2018-м, но концепция историй с множеством концов появилась еще в 1941-м. Ее создал игравший с реальностью Борхес. «Каждый писатель создает собственных предшественников, – писал он в эссе про Кафку. – Его работа преобразует наше понимание прошлого так же, как и будущего».

«Борхес создал новый литературный континент между Северной и Южной Америками, между Европой и Америкой, между старыми мирами и современностью, – объяснила значимость аргентинца переводившая его на английский Сьюзан Джилл Левин. – Он создавал самые оригинальные произведения эпохи и одновременно показывал, что под луной нет ничего нового. Создание – это воссоздание, мы все – один противоречивый разум, объединенный друг с другом сквозь время и пространство. Люди – это не только авторы вымысла. Они и сами являются вымыслом».

«Футбол популярен, потому что глупость популярна». Творчество Борхеса – игра, но со спортом у него все сложно

Спорт – тоже игра, но с правилами. Но Борхес думал: подобные ограничения лишь делают игру примитивной и сводят к последовательности одинаковых действий, лишая загадочности. Еще футбол не вдохновлял Борхеса из-за насилия, распространенного среди фанатов – каждый матч низводится до социальных конфликтов, которые невозможно отделить от самой игры. Такое отношение не добавило Борхесу популярности среди аргентинцев, которые готовы уже век каждые выходные драться друг с другом ради «Бока Хуниорс» или «Ривер Плейт».

Некоторые цитаты Борхеса насчет футбола вошли в историю – в основном их используют, чтобы подчеркнуть высокомерие и отстраненность от повседневной жизни с ее простыми проблемами и радостями. Например, такое: «Футбол популярен, потому что глупость популярна».

Еще он называл соккер величайшим преступлением англичан – нации, которая повлияла на него даже больше, чем собственная. Современники рассказывали, как он специально назначил одну из лекций на матч аргентинцев на ЧМ-1978.

Борхес считал футбол неэстетичным, но еще больше его раздражала слепота фанатов. Она напоминала ему фанатичную поддержку политических лидеров XX века, которые втягивали страны в войны и устанавливали тоталитарные режимы. Связь футбола с национализмом мешала Борхесу: «В соккере сильна идея власти, превосходства, которая кажется мне ужасной». На его веку Аргентину раздирали фашисты, перонисты и антисемиты – неудивительно, что футбол казался ему лишь дополнительным инструментом для насаждения идеологии. Борхеса настолько раздражало смешение спорта и политики, что для него было проще отказаться от футбола вообще, чем пытаться понять и полюбить его.

Всем творчеством Борхес показывал, что в мире нет ничего неизменного, поэтому вся его сущность противилась любой догматической или религиозной системе ценностей. Футбол же объединял в себе обе сферы: для ультрас он был одновременно и способом подчеркнуть политический консерватизм, и религией. «Национализм подразумевает только конкретные утверждения, а любое сомнение или отрицание считаются формой глупости», – рассуждал он.

Кульминацией позиции Борхеса по отношению к футболу как политическому инструменту стал рассказ «Esse est percipi» (философский принцип «существовать – значит быть воспринятым»), написанный в соавторстве с его приятелем Адольфо Биой Касаресом. В вымышленной вселенной больше нет спорта – его заменили рассказы о спорте: газетные заметки, репортажи и новости. Гражданам сообщают результаты матчей, которых никогда не было, и описывают события, которые полностью выдумываются. По мнению Борхеса, футбол влечет такой фанатизм, что реальные ценности отходят на второй план и уступают место идеологическим:

«Стадионы давно заброшены и разваливаются на кусочки. Теперь все – телевизионная и радиопостановка. Разве фальшивые эмоции комментаторов не заставляли вас задуматься, что все подстроено? Последний футбольный матч в Буэнос-Айресе состоялся 24 июня 1937 года. С того самого момента футбол, как и все остальные виды спорта, превратился в представление драматического жанра, которое исполнял один человек в будке или несколько актеров в форме перед камерами». 

Герои Борхеса, как и футбольные фанаты, часто мечтают стать частью чего-то большего из лучших побуждений: присоединяются к нацистскому режиму или вступают в маленькую организацию, которая стремительно превращается во властную бюрократическую структуру с множеством ответвлений.

Поэтому еще раз важное: Борхес не столько ненавидел сам футбол, сколько опасался его фанатичной силы. «Самое важное, что мы как один почувствовали: наш план, над которым каждый не раз посмеивался, неопровержимо и потаенно существует – это весь мир и мы в нем». Критика национального достояния стала очередной помехой для Борхеса на пути к всенародной славе, зато он по-прежнему не изменял себе.

Борхес стал звездой только под конец жизни. Он не получил Нобелевскую премию и не считался классиком

Борхес создал главные произведения с конца 1930-х (в 1938-м умер его отец) до 1951-го. После – начал терять зрение. Тогда же – благодаря нескольким переводам на французский – перед ним впервые забрезжила международная известность. Но полноценное признание настало только в старости – в Аргентине его не любили за открытое недовольство националистической политикой, а за границей мало кто вообще слышал про чудака из-за океана.

В 1961-м Борхес разделил с ирландским драматургом Сэмюэлом Беккетом престижную награду International Prize, прочитал курс лекций в университетах США и наконец стал мировой звездой. По иронии, примерно тогда же почти ослепший Борхес назначен директором Национальной библиотеки Аргентины.

Но главный приз литературы – Нобелевскую премию – он так и не получил. По одной версии, помешала политика: в начале 1970-х старик Борхес принял Орден Бернардо О’Хоггинса из рук чилийского диктатора Пиночета и похвалил того за борьбу против коммунистов. Академики не пошли против иммигрировавших в Европу латиноамериканских интеллектуалов и не запятнали нобелевку косвенной связью с военной хунтой через Борхеса.

Другая версия − Борхес просто не вписывался в формат награды. Он не создал за всю жизнь ни одного романа, и у него не было главного произведения, которое подводило бы итог всему творчеству.

Известно, например, что Толкин тоже не взял Нобелевскую премию, потому что его работы не подходили под определение «высокосортной прозы». В общем, премия подразумевала определенный формат и в плане идеологии, и в плане структуры – как современный «Оскар».

Борхес не стремился подстроиться под мейнстрим и был далек от пафоса послевоенной социальной прозы. Он обожал вестерны, а философские соображения об устройстве мира часто маскировал под детективы, приключенческие истории и прочий pulp fiction, в котором судьбы европейской цивилизации не обсуждались напрямую. Крупная и тяжеловесная проза не подходила Борхесу по стилю: он рисовал образы, изображал бесконечность на нескольких страницах, а не растягивал отдельные эпизоды на целые тома.

«Я никогда не думал написать роман. Если бы я начал, то понял бы, что в нем нет смысла. Возможно, это отговорка, которую я выдумал, чтобы оправдать свою лень. Главное преимущество короткой истории я вижу в том, что ее можно прочитать за один раз. В длинном произведении невозможно избежать провисаний, которые обеспечивают связь между разными фрагментами. В короткой истории все имеет значение, в ней все может быть необходимо».

Опередил время – это клише, но в случае с миром Борхеса – миром лабиринтов, загадок, книг и альтернативных реальностей – параллели с эпохой интернета очевидны и неизбежны. Он умер в 1986-м – через два года после изобретения тетриса и задолго до появления масштабных видеоигр, где каждое решение персонажа влияет на конец, а мир перестраивается по ходу геймплея.

Первая в мире игровая приставка – забава военного инженера-беженца из нацистской Германии. Черно-белая, без звука, но с 12 играми

В 2014-м инди-разработчик Роберт Янг выпустил Intimate, Infinite по мотивам «Сада расходящихся тропок», но вклад Борхеса не ограничивается одной игрой. На самом деле он почти полностью предсказал современный тип мышления – с нашей уверенностью в том, что любая необходимая информация содержится в одном месте. Плюрализм и сложное устройство мира – популярная тема у современных социологов, хотя все самое важное уже сказали – написали – до них.

Борхес оставил нам посыл: реальность − чертовски сложная штука, а упрощать ее – предавать себя, идти на сделку с совестью, поддаваться стадному чувству. Гораздо лучше умереть непонятым другими, но понять мир вокруг себя, чем обзавестись миллионами почитателей и остаться идиотом.