«Сын стоит на коленях перед портретом, а я прикрываю его от камер». Авиакатастрофа «Локомотива» − как ее переживали очевидцы
7 сентября 2011 года под Ярославлем разбился самолет с командой хоккейного «Локомотива» и членами экипажа. На месте погибли 43 человека, еще один умер через несколько дней в больнице.
Десять лет спустя мы поговорили со свидетелями той авиакатастрофы – фанатами, журналистом, хоккеистом. Что они чувствовали, как осознавали трагедию, как возвращались к жизни. И смогли ли справиться с болью.
«Приходил в себя три месяца. Каждую ночь снились кошмары, пил успокоительное»
Болельщик Антон Чернышов – 34 года. Посетил почти все домашние матчи в 1999 году, когда клуб еще назывался «Торпедо». Болеет за команду с 2000 года − то есть с момента основания самого бренда ярославского «Локомотива»:
«Жизнь поменялась на «до» и «после». «До» – это когда жил командой от игры до игры. Когда знал каждого игрока по амплуа, фамилии/имени/отчеству и даже статистике. Когда не любил лето, так как не было хоккея, и безумно радовался предсезонным играм. «После» – это пустота на несколько лет в душе, а далее просто боление за имя «Локомотива».
7 сентября я собирался на выезд в Минск. У нас должен был быть организованный автобус фан-сектора. Выезжать с Ярославля должны были в 17:00. В 16:00 я собирал рюкзак в поездку, так как планировали остаться с ребятами на несколько дней в Минске и оттуда поехать на другой выездной матч.
Мне позвонил знакомый со словами: «Ты слышал, «Локомотив» разбился?» Я ему сказал: «Дерьмовые у тебя шутки, приеду дам леща за такие слова». И буквально через пять минут начались звонки от ребят со словами: «Команда разбилась...» Как раз был матч по ТВ, и там в прямом эфире это сказали.
Я не сдержался, ударил по телевизору, разревелся и побежал ловить попутку до «Туношны» [аэропорт, рядом с котором произошла авиакатастрофа]. Так как был в хоккейке (сувенирной джерси Ткаченко), меня быстро подхватили – и поехали. Конечно, нас никто туда не пустил. Я не верил в это и не хотел верить...
В городе шок, траур. Все цветы скуплены. Помню, говорили, что одну розу можно купить уже от 500 рублей – и то разбирали, несли к арене. У меня родители знают, как я болел командой, но не представляю, что чувствовали родственники игроков в тот момент. Это страшная трагедия.
Приходил в себя месяца три точно. Каждую ночь снились кошмары, пил успокоительное. Тяжело было, когда в арене прощались с командой: закрытые гробы, фотографии. Я потом на первых матчах «Локомотива» после трагедии долго не мог нормально ходить на арену: как приходил, то сразу слезы – и хоккей не в радость.
Отношение к новой команде было сначала скептическим. Я старался отвлечься, делали с ребятами на фан-секторе баннеры и флаги, но душевно все равно это было не то – тем более каждый матч начинался с удара в колокол и минуты молчания. Это тяжело. Да и сейчас тяжело, когда все это вспоминаю. Повторюсь, что сейчас я болею только за имя, за город. Игроков, как раньше, не изучаю, не знаю порой даже состав. Многие болельщики вообще перестали ходить на хоккей с того момента.
Первый матч прошел тяжело и непонятно. Помню, мы победили, а тренером был наш легендарный Петр Ильич Воробьев, но все равно это уже другой «Локомотив». Тогда идти не хотелось: боялся постоянно быть с мокрыми глазами, внутри все переворачивалось от вида бегающих хоккеистов со знакомыми цифрами на спине».
«Люди сидели по столикам и пили водку»
Журналист Павел Лысенков – 45 лет. В день катастрофы работал от «Советского спорта» на открытии сезона в Уфе, где играли «Салават Юлаев» и «Атлант». О трагедии узнал вместе со зрителями на стадионе:
«В тот день в Уфу приехал пул хоккейных журналистов из разных городов, был президент КХЛ Александр Медведев. В 17 часов начинался матч, а в 16 состоялась пресс-конференция. С нее все вышли веселые, возбужденные.
Я сидел в будке комментатора с видом на арену. Через пять-десять минут смотрю – полетели какие-то новости. Тогда не было телеграма, в твиттере или фейсбуке кто-то что-то написал, потом понеслось. Первая мысль: «Какая-то ерунда. Этого не может быть». Но понимаешь, когда пишут в нескольких местах, что с такими вещами не шутят. Как ком, который сползает и скатывается с горы в пропасть.
В моей будке началась шумиха, забегали люди. А там, за стеклом, – радостные болельщики на хоккее, выходит президент КХЛ, вбрасывает шайбу. Народ ликует – кипит жизнь. А с моей стороны стекла в это время растет комок смерти. Журналисты сидят с круглыми глазами: «Что происходит?»
Потом я увидел, как по трибунам покатился шепот. Народ реагирует: уже не так кричат и скандируют. На трибунах сработало сарафанное радио, все друг другу сообщали. Докатилось даже до игроков на лавках. Еще раз вышел Медведев и объявил трагическим голосом на всю арену, что разбился «Локомотив». Он остановил матч – все в шоке разошлись.
Я подходил к игрокам. Спросил Алексея Ковалева из «Атланта»: «Какая у тебя реакция?» – «Я потрясен. Разбился мой друг Жора Карповцев». Они еще в 94-м году играли вместе в «Нью-Йорк Рейнджерс» и брали Кубок Стэнли, оба из динамовской школы. Я вышел на крыльцо арены – игрок сидит и рыдает, закрыв лицо руками. Там тоже разбился его друг. Клубов много, но это такая тесная семья, что у каждого в том самолете кто-то был.
Я вернулся в отель. Там были и журналисты, и «Атлант». Атмосфера траура. Люди сидели по столикам и пили водку. Не в запой уходили, но стопку, не чокаясь. Нужно было осмыслить, потому что никто ничего не понимал. По-моему, я сказал фразу: «Наш хоккей не будет таким, как прежде». Со мной согласились.
Жизнь, которая казалась легкой и беззаботной, превратилась в кошмар, когда мы обсуждали не хоккей, а трагедии и похороны. Это потусторонняя реальность, куда мы все разом провалились. Целая история, как все из этого выбирались. Потому что и сезон был остановлен, и к хоккейной жизни все возвращались очень медленно. Будто сломал себе хребет и пытаешься заново ходить.
Мой коллега Дмитрий Пономаренко был в тот день в московской редакции. Он даже не заезжал домой, не переодевался, не бронировал отель – встал и поехал в Ярославль, где провел несколько дней. В первый же день работал у морга, куда свозили обугленные тела.
Болельщики в Ярославле сложили гору из цветов, свитеров и свечей. Они там проводили ночи, для них это стало мемориалом. Помню марш тишины, когда море болельщиков молча шло пешком до арены. Все это было жутковато… Как я знаю, после той трагедии кто-то не может прийти в себя до сих пор».
«Ни разу не видел ту атмосферу на арене, как раньше. Да и битком она больше не забивается»
Болельщик Михаил Игнаткин – 28 лет. Впервые попал на хоккей с дедушкой в шесть лет, когда команда называлась «Торпедо». Болеет за «Локомотив» с 2000 года:
«Тот день прошел в тренировке к учениям – я служил в армии. Вечером сослуживец включил радио. [Новость] принял так, как будто ушел кто-то близкий. Весь город рыдал. По словам близких, было очень подавленное состояние: даже погода сменилась на дождь, который так и лил до октября.
Осознание, что эти ребята уже не скажут привет, не выйдут на лед, конечно, пришло не сразу, но нужно жить дальше и помнить о них – это лучшая память для них. Для города та трагедия изменила все. Я ни разу не видел ту атмосферу на арене, как раньше. Да и битком она больше не забивается. Тяжело теперь людям, потому что многие знали парней лично, общались с ними.
Матч [после возрождения «Локомотива»] смотрел по телевизору. Было очень много слез и надежды, что это сон или какая-то шутка. Новая команда старается быть похожей на них – за это им честь и хвала, но все же мы так и ждем на площадке Сашку Галимова, Ваньку [Ткаченко], очень перспективное звено Калянин-Кирюхин-Клюкин».
«После трагедии психологически стало сложнее ходить на хоккей, и я гораздо реже на него хожу»
Болельщик Александр Базурин – 32 года. Болеет за «Локомотив» с 2001 года. Глубже погрузился в хоккейную культуру после юниорского чемпионата мира, который прошел в Ярославле в 2003 году:
«7 сентября у меня был выходной. До четырех часов он проходил, как и все выходные. Только в тот день открывался новый сезон, и я ждал матч «Салават Юлаев» – «Атлант».
Матч начался. Параллельно с просмотром игры я сидел вконтакте и наткнулся на новость, что знакомая обновила аватарку – на ней был логотип «Локомотива» с траурной лентой, а в статусе – «Светлая память ребятам из «Локомотива». Первая мысль: «Не дай бог, но, может, пара человек разбились в автокатастрофе». Залез в интернет и увидел в результатах эту страшную новость.
Шок, непонимание и нежелание воспринять данное. Затем звонки. Много звонков. Не верил до того момента, как на лед вышел Александр Медведев и объявил о трагедии. Дальше – слезы, чуть ли не истерика. На следующий день проснулся и подумал: «Вот так кошмар приснился». Открыл глаза, а флага на стене нет – оставил на стихийном мемориале у арены. И вновь накрыло.
Почти сразу начался дождь, который не прекращался несколько дней. Народ толпами поехал к арене с цветами, атрибутикой, свечами. В транспорте и на улицах только и слышно: «Как? Почему? Я не верю». Вместе с природой плакал буквально весь Ярославль.
Отходил после этого очень долго. Да и до сих пор до конца не отошел. Я сам по себе человек очень эмоциональный, а на том несчастном ЯКе находились не просто кумиры и не просто «Локомотив» – на том борту были знакомые и просто хорошие люди. Первое время даже на улицах в лицах прохожих видел ушедших ребят.
Для меня восприятие команды изменилось кардинально. Тот состав был чемпионским – всеми любимым «Локомотивом», а тут просто как будто кусок вырвали из души. Возрожденный «Локомотив», конечно, немного закрыл эту дыру, но не полностью.
Первый матч после трагедии, на который я смог сходить, – игра МХЛ, но соперника не помню. Когда «Локо» открыл счет, зазвучал паровозный гудок, но вместо радости – слезы. После трагедии психологически сложнее ходить на хоккей, и я гораздо реже на него хожу».
«У меня есть пример, когда я отца потерял. Примерно такие же чувства»
Бывший хоккеист «Локомотива» Алексей Бадюков – 43 года. Провел в Ярославле сезон-2003/04:
«С утра у меня была тренировка. Возвращался домой на машине, где смотрел матч-открытие. Потом начались звонки от знакомых и друзей: «Что случилось с «Локомотивом»?» Начал узнавать через свои каналы, звонил знакомым в Ярославль. В течение 10 минут узнал, что самолет с «Локомотивом» упал и разбился.
Изначально понял, что что-то серьезное. Слезы на глаза наворачивались. До последнего надеялся, что не будет столько жертв, что не так все страшно. Очень многих знал. Дружили с Ваней Ткаченко. Это было равносильно тому, что кто-то близкий в семье внезапно ушел.
Очень долго приходил в себя. Наверное, неделю. Самое сложное – приехать на похороны. Изначально хотел приехать в храм, но сказали, что из-за организационных моментов лучше приехать на похороны. Это ощущение, когда я вошел на «Арену 2000» и увидел гробы… Как будто в прострации находишься. Даже не было сил это осмысливать.
С очень тяжелыми мыслями выходил на лед в Ярославле. Когда приезжал туда, всегда приходил на могилу. Надлом? Да, будто умирает кто-то из близких людей. У меня есть пример, когда я отца потерял. Примерно такие же чувства. После этих моментов больше ценишь то, что у тебя есть. Больше уделяешь внимания близким. Понимаешь, что такие моменты могут настать. Мы хоккейная семья, но еще больше ценишь тех, кто рядом.
Не думаю, что хоккей разделился на «до» и «после». Были истории, когда команды погибали в самолете. Это страница, которая дает повод задуматься. Такое нельзя забывать. На это нужно обращать внимание. Вернуть ничего нельзя. Остались семьи, остались дети. Главное – кто и как сопереживал и помогал. Такое испытание для всех».
«Что-то делали, что-то ели, как-то работали»
Болельщица Светлана Базурина – 61 год. Болеет за «Локомотив» с 2001 года:
«Солнечно, настроение приподнятое, и тут звонок: «Мама, «Локомотив» разбился. Все погибли». Не хотелось верить, но… Уже вечером стена у «Арены 2000» превратилась в стихийный мемориал: цветы, свечи, шарфы и флаги. И дождь, который начался через пару часов после катастрофы и лил до девятого дня. Плакало небо, плакал Ярославль. Что-то делали, что-то ели, как-то работали… Ждали новостей, надеялись, что хотя бы Галимов выживет.
Прощание запомнилось дождем: вот мы, мокрые от дождя и слез, на «Арене 2000». Вот в фойе сын стоит на коленях перед портретом Ткаченко, а я прикрываю его от камер – прощаемся с ребятами. Ярославцам сразу стало понятно, что виновными назначат пилотов, но злость и обида на форум [мировой политический форум, который проходил в те дни в Ярославле] и городские власти осталась.
Очень долго можно было наблюдать такую картину: встреча прохожих, взгляд на шарфик соседа, тяжелый вздох и слезы на глазах. Меня немного отпустило после сорокового дня, панихиды и церемонии прощания на «Арене 2000». Пересмотрите ее обязательно. Но больно до сих пор.
Умом понимаю, что никакой вины нынешних игроков нет, но все равно – не те, не та команда, не та. А первый сезон без ребят – это сплошные слезы. «Арена 2000» ликует, а я рыдаю, вспоминая тех любимых. На пламя свечи, бегущее по стадиону, смотреть не могла, для меня это – огонь, в котором сгорели ребята. Поэтому ходили на хоккей редко, да и сейчас тоже, но на игры «Локо» ходим с удовольствием. Для меня это совсем другая команда – такая же яркая, как та, без которой всем нам жить».
