Как рушился СССР и выживала Россия – рассказываем через последний Кубок СССР и его героев: бомба в «Лужниках», пустые полки, полеты на военных самолетах
Республики резко выходят из всех советских организаций – так таджикский клуб оказался в полуфинале, сыграв всего один матч
Декабрь 1991 года. СССР официально закончился, а часть появившихся на его месте стран вошли в СНГ. Кубок СССР зафиксировал происходящий распад: турнир стартовал в апреле-1991 и завершился, когда уже не было единого государства, республики стали независимыми, а клубы оттуда отказывались от дальнейшего участия.
К весне-1992 турнир сменил название: Кубок СССР → Кубок СССР-СНГ. Из четырех четвертьфиналов прошел только один, в котором «Спартак» победил «Крылья Советов». Бывший полузащитник «Спартака» Игорь Ледяхов сказал «Голу»: «На тот период это данность. Все в стране было перевернуто с ног на голову, поэтому деваться некуда. «Спартак» [единственный] провел все игры, но злости от этого не было. Такая ситуация в стране».
Три других четвертьфинала не состоялись, потому что в них попали украинские клубы, которые снялись с турнира. Команды минусовались и на прошлых стадиях: в 1/8 финала – минское «Динамо» и тернопольская «Нива», в 1/16 финала – ереванский «Арарат».
«Мы не обращали внимания, кто собирался участвовать, а кто – нет, – сказал «Голу» экс-защитник «Спартака» Андрей Чернышов. – У нас была достаточно сложная ситуация. В 1992 году Олег Иванович [Романцев] собрал очень сильных игроков, но у нас никак не получался тот футбол, который он хотел видеть. Вроде бы все игроки квалифицированные, но из разных команд и школ, поэтому Романцев всегда был недоволен и много нервничал на тренировках, когда никак не шли упражнения.
Тогда в «Спартаке» и «Динамо», где я до этого играл, были прекрасные условия. Иногда летали на военных самолетах, потому что были связи с армией: не такие большие затраты, было проще договориться. На тот момент в «Динамо» и «Спартаке» по финансовым условиям все было четко: и премиальные, и зарплата.
«Спартак» – секта? Отвечают игроки, фанаты и журналисты
Новые игроки в «Спартаке» обеспечивались жильем и автомобилями. Все оставалось на том же уровне, как и до этого. Футболистов в то время в меньшей степени затронули бытовые проблемы. Не помню, чтобы кто-то жаловался. В клубах были руководители, которые отгородили нас от этого, чтобы все было стабильно».
Отказ «Металлиста», одесского «Черноморца» и киевского «Динамо» вывел в полуфинал «Локомотив», ЦСКА и «Памир» из Душанбе. «Памир» попал в 1/4 финала из-за снятия «Нивы», поэтому две стадии до полуфинала прошел без участия в матчах. Корреспондент журнала «Физкультура и спорт» Александр Горбунов рассказывал:
«Честно поступил весной 1992 года душанбинский «Памир». Его изгнали из всех высших лиг, которые создавались, не пустили в чемпионаты Казахстана и Узбекистана и вынудили остаться в своем республиканском чемпионате, уровень которого – для дубля «Памира», команды, успевшей зарекомендовать себя среди лучших в высшей лиге Советского Союза.
«Памир» не хлопнул дверью и приехал в Москву на полуфинал розыгрыша Кубка, который к тому времени уже получил новое название – Кубок СССР-СНГ. После той проигранной «Памиром» встречи в Москве со счетом 0:2 девять игроков его основного состава оказались в Москве, Санкт-Петербурге, Екатеринбурге и Дрездене».
Бывший тренер «Спартака» Александр Тарханов в разговоре с «Голом» вспоминает, как воспринимался статус обновленного кубка: «Советский Союз еще жил немножко. Переименовали кубок, но расставание сразу не может быть: просто команды ушли в свои республики. Нормально к этому относились и не задумывались. СНГ же был, поэтому назвали Кубок СССР-СНГ.
В декабре и январе я работал в «Пахтакоре». Тогда планировалось первенство СНГ, мне это было интересно. Но против выступили даже московские клубы, поэтому решили организовать российский чемпионат. Когда произошел распад СССР, республики выбрали проводить свои чемпионаты. Романцев пригласил в «Спартак» – и я уехал вместе с Пятницким и Кечиновым. Хотели даже Касымова забрать, но это было сложно, потому что он узбек (смеется)».
В финале на голого судью побежала овчарка, а саперы искали в «Лужниках» бомбу после звонка неизвестного
Май 1992 года. «Спартак» и ЦСКА – финалисты Кубка СССР-СНГ. До этого «Спартак» не выигрывал Кубок СССР 20 лет подряд, но стал последним его обладателем. Владимир Бесчастных в «Лужниках» сделал дубль, а вратарь ЦСКА Дмитрий Харин не забил пенальти Станиславу Черчесову:
«Вроде нашел бугорочек, поставил, судья подходит: «Вот сюда поставь». А там ямка. Ну, думаю, блин. И как дал поверху».
За несколько часов до начала матча в милицию позвонил неизвестный, который сказал, что «Лужники» заминированы и на 15-й минуте первого тайма взорвутся. Пока саперы искали бомбу и проверяли трибуны и помещения, тысячи болельщиков гуляли по аллеям парка.
«Из-за часовой задержки с началом матча некоторые зрители все-таки покинули стадион после первого тайма: жители Подмосковья и дачники торопились на электрички», – указал в репортаже корреспондент еженедельника «Футбол» Аркадий Галинский.
«В стране была странная ситуация, – рассказал Игорь Ледяхов. – Так много всего, как винегрет. В раздевалках тоже все проверялось, но на нас это никак не повлияло. Волновались, что люди не придут. Мне кажется, в то время футбол был отдушиной. Народ пришел и не испугался, несмотря на звонок. Как мне сказали, это были чисто хулиганские выходки. Например, при мне три-четыре раза была такая ситуация: звонили и говорили, что заложена бомба. К этому подходили уже с улыбкой».
Судья Андрей Бутенко расширил для «Гола»: «Когда собирался на этот матч, меня предупредили, что я участвую в нем, но в каком качестве – неизвестно. Сказали, что на стадионе проведут жеребьевку и из трех человек один будет судьей в поле, а двое – на линии. Было три кандидата – Хусаинов, Филиппов и Бутенко.
За два часа я приехал в «Лужники». Первый раз в жизни взял с собой на стадион жену. Она никогда не смотрела, как я сужу. Получилось, как с женщиной на корабле. Объявили, что стадион заминирован. Из-за юмористического характера все списал на нее. Перед этим прошла жеребьевка, и получилось, что я стал главным арбитром.
Ждали часа полтора-два. Болельщиков на стадион не пускали, все проверяли. В итоге дали добро на проведение финала. Когда дали сигнал готовиться к игре, мы начали переодеваться в судейской. Полностью разделся, снял трусы, стою голым, собирался надеть судейскую форму. Вдруг открылась дверь, а там коридорчик на пять метров.
Тишина – и на меня вылетела немецкая овчарка. Кинолог пустил ее вперед. А я же не знал. Обомлел, абсолютно забыл, зачем я здесь нахожусь. Прикрыл причиндалы двумя руками, будто встал в девятиметровую стенку. Подбежала, молча обнюхала меня и побежала дальше. Благодарен собаке, потому что она сняла предстартовый стресс».
Другое напряжение того финала – высказывания главного тренера ЦСКА Павла Садырина на фоне распада СССР. Александр Горбунов писал в репортаже для журнала «Физкультура и спорт»:
«Садырин внезапно объявил в одной из телевизионных программ, что ЦСКА не привезет на стадион выигранный в прошлом году кубок, а оставит его у себя навсегда.
Садырин сослался на слова президента всех советских и российских футбольных организаций Вячеслава Колоскова, который в двадцатых числах декабря 1991 года, когда СССР прекратил свое существование, сказал на чествовании ЦСКА в Международном торговом центре, что армейцы выиграли кубок навечно.
Скорее всего, сказано это было под воздействием произошедших в те дни таких политических событий, как, например, Беловежское совещание. Нет страны – нет кубка. Однако затем выяснилось, что турнир вполне может быть продолжен, что отказ некоторых команд от притязаний на кубок еще не является основанием для того, чтобы не позволить остальным побороться за серебряно-хрустальную вазу».
Зарплата раз в полгода, кандидат наук таксует по ночам, футболисты живут в казармах – как все было сразу после распада СССР
• Андрей Бутенко: «Верхи не хотят, низы не могут». Образовалась вот такая предреволюционная обстановка. Республики от нас посыпались. В моем окружении не было какого-то антагонизма: «Боже, что творится?» Да, были недовольны, хотели, чтобы все наладилось. Но агрессии от тех, с кем дружил, не было. Нашлись другие люди – более активные, которые провели определенные мероприятия.
Мы понимали, что мы обделенные люди. Не знали же, что там – за железным занавесом. В 1992 году для меня было открытием, когда поехали смотреть детский турнир в Швеции. Девять натуральных зеленых полей, и на них играют дети. У меня глаза на лоб полезли от качества. Впоследствии мы не стали жить хуже. Мир открылся, и уже российский народ начал раздражать Европу, а европейские ценности отличаются от нас не в лучшую сторону.
Я лишился внутреннего духовного состояния. Предположим, я построил загородный дом. Для близких двери открыты. Кто-то не имеет такого, и это несоответствие нас разделяет. Я не завидую. Был в шикарных домах, дворцах, но они мне не нравятся. Мне нравится, что я себе построил. Этого достаточно.
В 90-е годы мой приятель построил дом на 450 квадратных метров и 26 окон. Когда произошел дефолт и все рухнуло, мы встретились с ним. Он сказал: «Андрюх, я такой дурак. Вот куда я нафиг его отгрохал? Половину дома заколотил. Вместо 450 квадратных метров отстроил 150». Его отапливать нужно, а денег нет. Тогда была гигантомания: если есть деньги, можно строить что угодно».
• Игорь Ледяхов: «В стране был кошмар, она выживала: пустые полки в магазинах, шел раздрай. На спортсменах это выражалось в меньшей степени. У «Спартака» тоже не все шло гладко: были задержки по зарплатам, но находился выход из сложившейся ситуации.
У ЦСКА был переломный период, когда он сначала принадлежал армии, а потом туда вошли частники. Переходный этап сказался на экономическом положении всей страны, не было стабильности. Проблемы были особенно у команд с периферии: об этом рассказывали ребята из Ростова-на-Дону, из Нижнего Новгорода».
• Бывший полузащитник ЦСКА Александр Гришин – для «Гола»: «С 1992 по 1994 год было «не до жиру, быть бы живу». Нам платили раз в полгода. Даже когда играли в Лиге чемпионов, мы летали на грузовых самолетах и спали в казармах, где служат солдаты. Выходили и играли. Это данность времени. Кому не расскажи, наверное, волосы дыбом встанут.
Мы летали на Ан-26, который еле-еле летит 500 км/ч. Тратили по пять часов. Или на большом самолете, когда он вез груз и для нас совершал посадку. Перелеты были тяжелые: например, в Находку летели 36 часов с четырьмя посадками. Обратно, наверное, еще дольше. Мы были молодыми. Может, сейчас с возрастом это тяжелее, а тогда не задумывались.
Однажды мы сели в военном аэропорту на дозаправку, а денег на нее не было. Улетели только через сутки, спали и кушали кашу в казармах. Ждали, когда оплатят керосин и приедет заправочная машина. Наверное, были недовольны такой ситуацией, потому что лететь долго, а тебе еще говорят: «Керосина нет».
Раньше в приоритете был футбол, а не переходы и деньги. Это сейчас считают контракты. Тогда кто оканчивал спартаковскую академию, тот играл за «Спартак». Кто оканчивал академию ЦСКА – играл за ЦСКА. Никто о другом не думал. Все мечтали выигрывать трофеи. Люди по 8-10 лет не меняли команду, а сейчас год в одном клубе, год – в другом. Не понимаю таких футболистов.
СССР для меня значил все. Это моя молодость. Меня спрашивают: «СССР или Россия?» Всегда отвечаю, что СССР, потому что это 15 республик, огромная страна, громаднейшие ресурсы. И газ, и нефть, и лес, и рыба. Все это взяли и поделили на 15 стран. Для меня это неприемлемо, честно говоря. Я привык жить в Советском Союзе и ездить в Грузию, Армению или условное Иваново.
Никак не воспринял [распад СССР]. Людей просто поставили перед фактом, что Россия и остальные государства будут жить отдельно. Понятно, что были тяжелые времена. Стояли в магазинах по полтора часа, но такие вещи не откладываются в памяти.
Сейчас вроде бы и страна богатая ресурсами, но в переходах сидят нищие с протянутой рукой. В СССР я не видел, чтобы люди так просили денег на хлеб. Тогда жили небогато, но хватало, чтобы дотянуть от зарплаты до зарплаты и не сидеть голодным. Сейчас одни с жиру бесятся, а другие просят денег хотя бы на хлеб. Это неправильно».
• Александр Тарханов: «Многие жили на базе – даже семьями, как Цымбаларь и Пятницкий. Карпин, по-моему, все время жил на базе (смеется). Для некоторых снимались квартиры, но большинство игроков жили на базе. Раньше футболисты не были так избалованы: где удобно или где «Спартак» давал квартиры, там и жили.
Что-то новое было. Мы занимались футболом, поэтому не обращали внимания на восстания – то отъезды, то тренировки. Спокойно воспринимали. Честно говоря, ничего не изменилось. Как жили, так и жили».
• Журналист «Спорт-Экспресса» Игорь Рабинер – для «Гола»: «Когда Союз развалился, я был на третьем курсе. Никто вообще не понимал, чего ждать. Но после разгрома августовского путча у большинства людей настроение было супер. Даже несмотря на пустые магазины. Коммунисты всех достали, и перспектива их реванша была невыносима.
Это уже в 92-м все многолетние накопления людей обнулились, рубль превратился в ничто, и многое, особенно у взрослых и старых людей, развернулось в негатив. Для нас-то, молодых, все было по кайфу. Взрослеть в такое время при всей этой движухе было супер. Я сегодняшним молодым совсем не завидую в это затхлое время.
Не сказал бы, что после распада жить стало лучше. Отец, кандидат наук и теплофизик, ушел из своего НИИ, который фактически закрылся. Нашлась другая научная работа на заводе кровельных изделий, но какое-то время ему приходилось и таксовать по ночам. У мамы ничего тогда не изменилось: как работала в институте повышения квалификации при министерстве хлебопродуктов, так и продолжала – даже возглавила в его рамках какую-то мини-структуру.
Но у нас на «Киевской» около вокзала стало невозможно находиться. Цыгане, мусор, бомжи. Маме все это надоело, и она несколько лет давила, чтобы мы взяли стариков и уехали к родственникам и лучшим друзьям родителей в Калифорнию. Что в 96-м и произошло».
«Ни еды не было, ничего не было. Настолько были воспитаны, что это действительность». Жизнь в СССР
Монолог судьи финала последнего Кубка СССР Андрея Бутенко отдельно – о том, какой была советская жизнь для разных поколений его семьи, что ощущали люди и каково было внезапно оказаться в Европе в 1992-м.
Один из дедов Бутенко был расстрелян (потому что не пошел в колхоз), другой – строил Беломоро-Балтийский канал (потому что отказался быть понятым и выступать против соседа), а папа пешком отправился в Крым вручную пробивать в скалах дорогу к «Артеку», потому что в селе начались «не совсем хорошие дела»:
«Если брать страну, то это была трагедия для советского человека. Когда встречаюсь с футболистами периода 80-х или 90-х годов (или Челебадзе, или Блохин, или Тарханов), мы обнимаемся. Как родственники. Это совершенно несдерживаемое чувство любви друг к другу. На поле было всякое, но это все уходило и впоследствии выглядело рефреном.
Мы жили в эпоху коммунизма человеческих отношений. Допустим, многие жили в коммуналках, но для большинства людей соседи были порой ближе, чем родственники. Делить было нечего. Помню, как приезжал в Грозный в 1989 году. Были и русские, и армяне, и азербайджанцы, и украинцы. Сами чеченцы выглядели абсолютно невоинственно. Сам взгляд, отношение, как человек идет по улице.
Люблю собирать фотографии эпохи СССР. Подмечаю, что в то время люди были не очень улыбчивыми на улице. Много черной верхней одежды, а другой и не было: или темно-синяя, или черная. Все мы были одинаковыми.
Нечего было кушать? Для меня это, кстати, было настолько явно. С 1976 по 1991 год я был заведующим спортивным отделом в горкоме металлургов. Когда все это распалось – стал инструктором физкультуры. Все продуктовые магазины находились вдоль Сретенки от 40-го магазина, где здание КГБ, до ВДНХ по Проспекту мира.
Тогда у меня была машина шестерка. Жена получила ее по разнарядке в академии художеств СССР. Я приезжал в профком: «Андрюшенька, смотри: в 40-м магазине ты возьмешь 25 килограммов свинины, в 15-м – мешок сахара, там – сигареты, здесь – крупы». То полбидона сметаны, а потом в профкоме делили. Если я не судил, то ездил по району и добывал питание. Благодаря этому в доме всегда была еда.
Мы были ограничены. Знали бы вы, как иногда я вылезал из этих магазинов, потому что меня могли разорвать и убить. Очередь была человек по 50-70. Выбрасывали колбасу, а я то под куртку совал, то в мешки какие-то. Бог миловал, и мне никто претензии не предъявлял.
В 1992 году Алексей Спирин [судья] взял меня на финальную часть чемпионата Европы в Швеции. Ему доверили матч-открытие Швеция – Франция, а мы с Виктором Филипповым помогали на линии. Нам разрешили приехать на два дня раньше, чтобы подготовиться к игре.
Получили хорошие деньги, расположились в шикарном пятизвездочном отеле. Я так размышляю: пустили Дуньку в Европу. Дунька – это я про себя. Любил и до сих пор люблю пиво. Спустился вниз попить пивка. Уселся за барную стойку. Говорю: «Beer and nuts».
Помню, бармен налил пиво, женщина играла на белом рояле, я расслабился – эйфория. Когда бармен выписал счет, я чуть не упал под барную стойку. Перевел эти деньги на наши. Получилось, что в Москве в 92-м я на них бы взял ведро пива, а не бокал. Весь мой дешевый лоск улетел мгновенно. Больше пиво в Швеции не пил.
Пошли в универмаг. Зашли в женский отдел, потому что один из нас хотел купить жене бюстгальтер. Как угадать размер? Говорю: «Подойди к продавщице, у которой грудь, как у твоей жены. Рукой потрогай и скажи: «Мне вот такой» (смеется). А на полках бюстгальтеров было метров 15 – горы. Когда перевели деньги на наши, судорожно бросили его обратно. Вот настолько мы были далеки от европейского уровня.
Я меломан. В 90-е собрал около девяти тысяч компакт-дисков. Ездил на Горбушку, собирал. Каждый мой выезд за границу заканчивался покупкой дисков. У нас было очень сложно достать что-нибудь интересующее человека. Или те же джинсы, или музыка, или фильм. Мы были ограничены, потому что был занавес. Ни еды не было, ничего не было.
Мы настолько были воспитаны, что это действительность. Воспринимали как должное. Не мог говорить и ходить: «Почему у меня нет красивого свитера?» Нет и нет. 90% людей это так и воспринимало. Вот и все. То ли зашуганные были, то ли безразличные к политике.
Влияние времен войны и Сталина? Например, мой папа дослужился до главного бухгалтера управления жилищного строительства Москвы. И он не был коммунистом. Моего дедушку арестовали и расстреляли в 1933 году, потому что он не хотел идти в колхоз. А у него было восемь сыновей и три дочери, и каждый с пяти лет работал: например, пас свиней и гусей.
У папы был каллиграфический почерк. В 18 лет он ушел в Крым, чтобы строить дорогу в «Артек». Дедушка сказал ему: «Павлик, у нас в селе начинаются не совсем хорошие дела». Папа был в сельсовете писарчуком, потому что обалденно писал. У него всегда выступали слезы, когда слышал песню «Рiдна мати моя, ти ночей не доспала…»
Через два месяца он там чуть не протянул ноги. Потому что не было экскаваторов и кайло в скалах прорубали дорогу к «Артеку». Потом папа работал в бухгалтерии, и на него написали, что он сын такого-то человека. Секретарь парткома сказал ему: «Павлик, тебе надо драпать отсюда».
У нас никогда в семье не обсуждалась политика. Тем более у меня мама еврейка. Моего дедушку по материнской линии забрали, он строил Беломоро-Балтийский канал. Потому что не пошел понятым к соседу, которого арестовали и должны были переписывать имущество: «Не пойдешь? Тогда вперед за ним». Поэтому еврейский вопрос или политика в нашей семье не обсуждались.
Это пример того, что происходило практически в каждой семье СССР. Как это все воспринималось, на чем воспитывались, как проявляли качества: промолчать или не промолчать. А чем довольным-то быть? Что кроме морковки ничего слаще не видели? Было и такое. Если удавалось что-то достать, столько радости было. У людей сформировалась ограниченность в демократии.
41-й год. Октябрь. У папы уже была дочь – моя сестра Эмма, которой было больше года. Брат Валера родился в июле. Так как папа работал в бухгалтерии «Главмосстроя», у него была сталинская бронь. Вдруг ему приходит повестка в военкомат. Оттуда без печати и подписи уже не выйти. Тогда набирали ополчение: кто-то приходил сам, большинство вызывали.
Папа пришел: «Вот. У меня бронь». На что лейтенант ему сказал: «У меня с этими бронями столько людей ходят. Засунь ее в одно место. Сейчас пойдешь вниз, получишь винтовку – и на фронт». Папа ответил: «Подождите. Как на фронт? Мне нужно жене сказать, двое детей» – «Мы сообщим, куда ты пошел. Так что вперед».
Папа вышел и обалдело сел на скамейку. Все – жизнь рухнула. Представьте: бухгалтера бросили на фронт. К нему подошел полковник: «Что вы тут расселись?» – «Растерян. У меня сталинская бронь, а меня отправляют на фронт». Зашел в кабинет, все рассказал. Полковник поставил печать и подпись и сказал: «Молись на меня и беги отсюда. Ты у меня не был». Думаю, судьба отвела папу от смерти.
57-й год. У нас в семье шесть человек. Мы жили в Ростокино в двухкомнатной квартире: в девятиметровой комнате жила сестра моей мамы с семьей (их было четыре человека), а в двенадцатиметровой – мы. Папе дали отдельную двухкомнатную квартиру на Университетском проспекте.
Через два-три года на кухне мама спросила папу: «Павлик, а нельзя было не двухкомнатную, а трехкомнатную квартиру?» Мы проходили по критериям. Папа ответил: «Можно было. Мне предлагали трехкомнатную. Я отказался» – «Почему?» – «У нас мебели-то не было. Чем ее заставлять?» Это состояние обычного советского человека. Такое отношение к жизненному пространству: не было мебели, поэтому нафига нам трехкомнатная квартира?
Мы, испытывая определенные лишения, умели радоваться каждому дню, встречам с друзьями. Хотя встречи 1 мая ничем не отличались от 7 ноября. Самое главное для советского человека – причина встретиться. Радость общения друг с другом нивелировала все тяготы, которые испытывала каждая семья. Адаптированность советского человека была удивительной, потому что он мог спокойно относиться к тому, чего у него нет».
